РАССКАЗ «СЕМЕРКА». А.П. БОНДИН

Рассказ «Семерка» тагильский писатель А.П. Бондин написал в 1923 году, когда жил и работал на станции Азиатская Гороблагодатской железнодорожной ветки. Он входит в число первых произведений, написанных автором. В начале 1924 года Алексей Петрович прочитал его в клубе Железнодорожников на собрании литературного кружка. «Семерка» была встречена оживленно. Молодые литераторы активно высказывались по поводу событий, описанных автором в рассказе. После обсуждения Бондин не раз его переписывал.

Произведение было опубликовано 17 марта 1928 года в газете «Уральский рабочий».

 

 

Рассказ «Семерка» (16+)

А.П. Бондин

 

I.

Охает паровоз, в гору влезает, тянет гремучий хвост вагонов. Минует расщелины с выступами скал, огибает поясом вершину сопки, а оттуда скатывается и теряется в трясинных, дремучих, тихих ельниках.

В хвосте «Семерка» – служебный вагон – катится зеленый, чистенький.

Старый инженер Развалишин смотрит в окно вагона серым потухшим взглядом. Даша, проводница, вышла на площадку, навалилась на брус и смотрит на убегающий путь. Шпалы выскакивают из-под «Семерки» и бегут прочь.

«Семерка» катится быстро, шпалы то стаями улетают вдаль, то прячутся за поворотом, то прорезанные сталью рельс тонут за перевалом.

Постукивают колеса мягко, равномерно; сочно лязгают, и сквозь певуче переливаются звуки. Хочется поймать мотив, подпеть, но он быстр и едва-едва уловим.

Даша не заметила, как на площадку вышел Развалишин.

Его полуобезьянье лицо в улыбке. Голова болезненно трясется, огромные седые усы торчат, как щупальцы. Подкрался он к Даше, осторожно обнял. Даша вздрогнула, глаза блеснули удивлением, и румянец на щеках стух.

– Вы что, Николай Никонорович, сдурели?

Даша отошла в другой конец площадки.

– Какая ты недотрога.

Голос у него неприятный, скрипучий. Трясет головой и все улыбается, а глаза будто тлеют. Достал из кармана горсть орехов и протянул Даше.

– Я ведь так, пошутил с тобой… Хочешь? Возьми…

Даша улыбнулась. Подставила фартук. Потом навалилась на брус, щелкает орехи. Развалишин подошел, тихо сказал:

– Хороша ты, Даша. Поцеловать тебя и умереть не жаль.

 

II.

 

Едва наступила ночь, в «Семерке» зажгли огонь. Даша спала в своем отделении.

Развалишин ходил по своему купе. Ложился на диван, беспокойно ворочался с боку на бок, вставал, ходил, выходил в коридор, потом тихо подошел к двери отделения Даши и тихо позвал:

– Даша… Даша..

– Чего вам, Николай Никонорович?

– Тебе там неудобно, иди в купе.

– Спасибо, и здесь хорошо.

Вагон гудит, вздрагивает, подгромыхивает… Развалишина мучила бессонница. Он решительно встал и вошел к Даше. В окно едва смотрело утро. Даша спала, заложив руки за голову.

Старик вошел, тронул ее. Изумленные глаза Даши раскрылась.

– Вам что?

– Я… Дашенька… Я с…

Даша пнула его в грудь, старик упал и уронил на себя ведро с помоями.

– Какой срам!.. Я заявлю, и с вами больше не поеду, – сказала Даша. Она выпрямилась. Скрипит старик надломленным голосом, стоит на коленях, а на усах болтается серая кожурина вареной картошки.

– Стыд-то какой… А еще начальник… образованный.

Развалишин съежился, ушел к себе и уснул.

 

III.

 

Осень. Горы сняли зеленые наряды и оделись в золото.

Даша сжилась с «Семеркой», привыкла. Любила свой чистенький вагончик. Каждый раз во время хода ей нравилось стоять на площадке и смотреть, как все бежит – убегает.

Много раз она видела насыпи, горы, выемки, будки, лес беспредельный, густой. И каждый раз ей казалось, что она их видит впервые.

Сегодня едет в вагоне начальник депо – Сергей Иванович Черняев. Молодой, подвижный. На щеке глубокий шрам, глаз один стеклянный. Рассказывали, что он изранен шрапнелью. Другой, Улегов, начальник станции. Неприятный рыжий. Лицо у него круглое, бритое, весноватое, руки мягкие, веснушками будто обрызганы. Фуражка на нем широкополая с натянутым на пружину околышем, и завитые локоны торчат на висках двумя рыжими пучками. Ходит он по вагону, запустив руки в карман. Самодовольный. К двери подойдет и на Дашу через стекло смотрит.

– Ак-хм… – подкашливает и пальцем прищелкивает. Черняев на Улегова посмотрел серьезно, спросил:

– Что это вы?

Улыбнулся Улегов и пальцем большим показал через плечо на Дашу.

– Фью, – свистнул он. – Вы не знаете, должно быть, эту публику проводниц.

– Эх, Сергей Иванович, вот послужите подольше, тогда узнаете, а я, брат, изучил их психологию. Двадцать лет тру лямку-то, с рассылок пошел. Знаю что такое служебный вагон.

Черняев пожал плечами, а Улегов снова пошел к стеклянной двери и обдал Дашу похотливым взглядом. Она отвернулась. В ней шевельнулось отвращение к Улегову и проглянула непонятная боязнь, предчувствие страшного.

Когда Черняев показался на площадке с портфелем, Даша испуганно спросила:

– Вы куда, Сергей Иванович?

– Я останусь на этой станции, а ты доедешь до Прудовой. Отцепи «Семерку», а я к вечеру приеду с товарным.

Черняев сошел на перрон. Махнул кожаной фуражкой. Паровоз профистулил и помчал дальше.

Снова все побежало. Маленькая станция с башней водоемного здания завернула за опушку леса и там словно провалилась.

 

***

 

С тех пор, как Дашу выбрали делегаткой, много она выслушала жалоб работниц, особенно проводниц. Служебные вагоны нехорошо называют, а проводниц того хуже.

Поднялось солнце, но не грело, как летом, а за горы дыхнула жгучая хилина. Стало холодно. Даша ушла в вагон. В коридор вошел Улегов и загородил ей ход на площадку.

– Ты, Даша, теперь у меня вот где, – показал скрюченные пальцы.

– Как?

– Так. Мы с тобой одни.

Даша направилась к выходу.

– Пропустите.

– А, вот нет.

Она протискивалась возле стенки. Он схватил ее и увлек в вагон. Цепкий Улегов крепко сжимал Дашу. Чем больше Даша боролась, тем сильнее Улегов наступал. Он в наступлении хрипел:

– Все равно…

– Нет, – Дашин голос был придавлен страхом и омерзением к начальнику. Она рванулась, сбила его с ног и побежала на площадку. Углев бросился за ней. Она вцепилась в завитые пукли, стиснула зубы, еще раз рванулась, оступилась с площадки и пролетела, увлекая за собой Улегова. Они комом ёкнулись на мерзлый грунт откоса…

Поезд шел полным ходом. Кондуктор, заметив несчастье, натянул сигнальную веревку. Паровоз хлестнул свистком по горам, шипя и злясь, закованный в колодки встал.

Кондуктора и машинист сошли с тормозов. Улегов, с разбитым черепом прикорнул у пикетного железного столбика. Он съежился, подогнув колени к самому животу, а руки с распростертыми пальцами в землю. Лбом уперся в красную лужицу крови. Тут же валялась фуражка.

Даша под откосом, в кустарниках, стонет, лежит вниз лицом. Одна рука подмята под себя, а другая крепко держится за клок мерзлой, заиндевевшей травы, точно старается вырвать его с корнем.

IV.

 

Черняев, окончив свою работу, вошел в маленькую комнату телеграфа.

– Скажите, пожалуйста, будет ли четный?

Низкорослый дежурный скрючился над телеграфным аппаратом, сонный, усталый, грустный, оборвал его не тихо.

– Обождите, депеша идет интересная… На Узловую.

Аппарат потрескивал, чеканил, а дежурный ниже и ниже наклонялся к ленте. Он читал, и лицо его становилось темнее. На лице появилась тень тревоги.

– Несчастье, – глухо заговорил он. – Вот, слушайте: «Узловая… немедленно шлите помощь… Дэ Эс Улегов расшибся насмерть… труп на пути Вязовая-Нагорная… Проводница жива, помещена в приемный покой Нагорная... Требуется расследование и помощь».

– Все?...

– Все… – ответил дежурный. – Четный идет одиночным паровозом.

Черняев вышел на пути.

Шагая по путям, он ждал. Мысль прыгала, то сорвется, летит на станцию Нагорную, то шарахнется в противоположную сторону, откуда идет одиночный.

Одиночный пришел. Черняев прыгнул в будку к машинисту:

– Голубчик, гони… что есть силы, что есть духу.

– Шибче!.. гони, на всю!..

– Машину сожжем, Сергей Иванович.

Паровоз мчался, казалось, не задевая рельс, дышал учащенно стальной грудью…

Черняев метался по будке. Выйдя на площадку паровоза, и держась за поручни, он смотрел вдаль – за гору, туда, где скрывалась синеющая Нагорная. На встречном поезде он заметил фигуру сторожа. Вот промелькнула черная шинель Улегова и «Семерка», молчаливо стоявшая в тупике…

 

***

 

В приемном покое возле Даши возился лысый фельдшер.

– Ну что? – спросил Черняев.

Фельдшер грустно покачал головой.

– Грудь расшиблена вдребезги.

– Приходила в сознание?

– Что-то говорила непонятное… какого-то обидчика называла.

– Понял…

Даша широко раскрыла сухие, безумные глаза.

– Даша, что с тобой? – голос у Черняева приглушенный.

Она перевела глаза на него, что-то прошептала, а потом громко застонала и отчетливо крикнула:

– Будьте вы прокляты!

Замолчала, вытянулась, как изваяние и похолодела.

 

***

 

На другой день Черняев ехал обратно в «Семерке», прицепленной к хвосту поезда. Открыл окно, смотрел, как станция убежала и утонула в гуще леса, потом еще раз показалась пестреющей кучкой домиков, рассыпанных по склону, скрылась за синей горой и будто вместе с Дашей опустилась в могилу. А гора синяя, могильный холм угрюмый, молчаливый. Тоска… Прислушался к стуку колес…

 

г. Нижний Тагил, 1923 год.

 

 

Материал подготовила Лошагина Ольга Валерьевна, научный сотрудник Нижнетагильского музея-заповедника «Горнозаводской Урал»